Потрясает... Просто не могу сдержать слёз...


Ральфа принесли в дом двухмесячным младенцем, когда Шура была уже взрослой, абсолютно самостоятельной и своенравной особой. Как известно, у каждой кошки свое выражение …лица. Так вот, Шура озиралась вокруг с выражением властным и чуть высокомерным. И голос был бесподобным: вкрадчивый голос женщины, изображающей кошачье мяуканье.
читать дальше Она не поняла, или не захотела понять, что этот пискунок вырастет со временем в охотничьего пса, и с первого дня установила над ним презрительную опеку: вылизывала его, выкусывала блох, но время от времени и лупила по морде безжалостной лапой.
Так что Ральф вырос в трепете перед властью Шуры. Он благоговел и никогда не посягал на передел этой власти.
По пятницам дед покупал на базаре петуха и собственноручно разделывал его для субботнего стола, напевая, насвистывая и гнусаво споря себе под нос с какими-то своими оппонентами — дед был, между прочим, хирург, которого добивались пациенты, благоговели, руки готовы были целовать. Но во всем остальном, кроме этого царского владения профессией, дед был человеком не то, чтобы простецким, но несколько брутальным. Петуха разделывал професионально, разве что не в перчатках. Впрочем даже и зашивал суровой ниткой — если внутрь "брюшной полости" запихивались яблоки или сливы с орехами, или когда бабушка торжественно объявляла, что грядет фаршированная шейка.
Петушинную голову дед бросал в кухне на пол, зная, что Шура уже поджидает лакомство. Шура хватала голову, взлетала на пианино и там расправлялась с ней, пользуясь выгодным местоположением, прямо на стопке нот с ноктюрнами Шопена. Деловито и сладострастно трепетал в ее любовных объятиях вялый петушинный гребень. (Музицирующие гости потом никак в толк не могли взять — что тут происходит с любителями ноктюрнов, и от чего ноты все окровавлены?)
Ральф внизу бесновался, униженно выклянчивал кусочек, становился на задние лапы, пытаясь стащить за гребень лакомство. Тогда Шура размахивалась и отпускала ему увесистую оплеуху.
Но это были праздничные утехи.
В будние дни они кормились из одной миски, и ни разу из-за куска не подрались.
Раз в полгода просыпалась старая черепаха Рындя, живущая за шкафом.
Она появлялась, тяжело шкандыбая, скрежеща по деревянному полу днищем панцыря и стуча костяными гребнями лап. Величественно, как линкор, направлялась она в сторону все той же миски...Ральф и Шура изумленно расступались, на протяжении медленной старческой трапезы сидели поодаль, и потом долго молча смотрели вслед уползающей восвояси долгожительнице...
В летние дни Ральф, бывало, разляжется на ковре, прямо на солнечном квадрате от окна, а Шура вылизывает ему брюхо. Он разнежится, сморит его сон, раскинется он, как падишах…и тогда коварная Шура, заскучав в отсутствие интриги, взбирается на шкаф и оттуда прыгает прямо на Ральфа, вонзив в его брюхо когтистые лапы!
Одурев от боли и неожиданности, он высоко подпрыгивал, ошалело взвывал и начиналась безумная погоня по комнатам с заливистым лаем и вкрадчивым, с отрывистым хохотком, мяуканьем.
Интересно, что остальных кошек, с которыми сводила его судьба, Ральф ненавидел, вскипал бешенством, гнался, преследовал, настигал, вгрызался… Душил! Трех невинных котят передушил во дворе, как цыплят, и с торжеством притащил домой. Что ты с ним будешь делать, говорил дед, восхищаясь: охотничий пес.
Шура, вообще-то, была пуританкой, гулять выходила редко, но однажды, уж и не поймешь как — забеременела. В ожидании ее родов, дед построил для Шуры из картонной коробки от холодильника родильный домик, напоминающий собачью конуру, с таким же круглым отверстием.
Рожала Шура тяжело, стонала, как человек. Ральф улегся поперек входа в домик, временами подвывал, то ли утешая, то ли пособляя ее женской работе… Никого к Шуре не подпускал, и когда домашние проходили по коридору мимо конуры, скалился и рычал.
Шура принесла единственного котенка. И вот этого котенка Ральф считал своим сыном, повсюду таскал с собой и ревниво оберегал.

Через несколько лет Шуру убили хулиганы. Недели три Ральф погибал от тоски. Не ел…Валялся на полу, катая башку на протянутых лапах…И позже, даже годы спустя, вдруг остановится посреди игры, словно прислушивается — не показалось ли? не голос ли это Шуры, вкрадчивый голос коварной, блистательной женщины…?
Тогда дед, жестокий, окликал его: — Ральф, где Шура?
Тот начинал метаться по комнатам, обыскивать углы, заглядывать под диваны, под столы…Выкатывал старую черепаху Рындю — как тазик — из-под шкафа…
Садился в центр ковра, в солнечный квадрат, где обычно Шура вылизывала его блохастое брюхо, и звал протяжными стонами:
— Шу-ра, Шу-ра, Шу-ууура…!

Взято отсюда